1 февраля 2019 года

Жизнь и творчество А. П. Чехова – в фонде Президентской библиотеки

 

 

«В многоголосной оценке Чехова участвует весь критический синедрион. Чехов блестящий, остроумный, каждое слово которого горит бриллиантом и запоминается навеки, Чехов, прекрасный как полубог, – иронизирует в своём исследовании «Чехов» (1916) из фонда Президентской библиотеки А. Измайлов, предупреждая собратьев по перу об опасности слащавой канонизации писателя. – Бывали моменты, когда Чехов приближался к этому почти античному образу. Но история должна знать Чехова во всей полноте его образа. Прозаика отличала органическая прямота, прямота плебея и реалиста, которому просто отвратительна ложь, и как постыдная, и как бесцельная. Он был уника среди писателей, но и сын своей семьи, своего сословия и своего времени. Он был умный мужик, сын умного мужика, который не привык к пафосу. Он его не допускал в своём творчестве, хотя и мечтал от начала до конца о счастливой земле, согретой изяществом, любовью, братством».

А. П. Чехов родился 29 января 1860 года. Сын таганрогского лавочника, получивший медицинское образование и сделавший литературу смыслом жизни, Чехов пережил ранний и не оставшийся незамеченным литературный дебют. С короткими юмористическими рассказами он публиковался в журналах «Стрекоза», «Осколки» и других под псевдонимами Человек без селезёнки, Чехонте, Антошка и пр. Первый его сборник «Шалопаи и благодушные», который был подготовлен к печати в 1882 году, не увидел свет. Цензоры сочли, что молодой автор не по возрасту едко высмеивал пороки и уклад жизни добропорядочных обывателей.

«Чехов воплотил мечту старших писателей, давши некнижный тип реального человека 90-х годов в такой яркости, в какой он казался просмотренным нашей беллетристикой, – отмечает Измайлов. – Идеалистам 40-х годов, пожалуй, не о чем было бы говорить с Чеховым, но Помяловский и Писарев увидели бы его и возрадовались».

Над причинами приступов мизантропии молодого оптимиста размышляет исследователь К. Полонская в книге «Чехов» (1943), электронная копия которой представлена на портале Президентской библиотеки: «Смысл писательской работы Чехов определяет так: „Цель моя убить сразу двух зайцев: правдиво нарисовать жизнь и, кстати, показать, насколько эта жизнь уклоняется от нормы: норма мне неизвестна, как неизвестна никому из нас“». Чехов ищет «норму», рисуя разнообразные отклонения от неё. Своеобразие Чехова-художника не только в том, что он умел обнаруживать пошлость в мирной, благопристойной, иногда даже внешне культурной и счастливой жизни, умел показать её непреодолимую, подчас засасывающую силу, но и в том, что он противопоставлял ей высокое интеллектуальное содержание жизни лучших своих героев.

Однако прежде чем на авансцену пьес и поздней прозы писателя выйдут сложные рефлексирующие Астровы, Гуровы и дяди Вани, перед читающей Россией пройдёт литературная вереница хмурых, безыдейных, беспринципных людей, изображённых «без малейшей фальши его резца». Это дало повод критике обозначить нового автора как «певца сумерек».

Вместе с тем современники указывали на поразительную жажду жизни и деятельности писателя, мягкий юмор и самоиронию. Ближе к закату его жизни немногие знали, что он серьёзно недомогал. Чехов старался, насколько возможно, не замечать своего состояния. Поехал вопреки всему на Сахалин, потом написал мужественную книгу-отчёт о жизни острова. Всё занимало его, врача, кроме собственной болезни…

Опубликованный им пять лет спустя «Остров Сахалин» стал художественным документом эпохи. В основу книги легли путевые впечатления Чехова, общение с каторжанами, собранные им обширные статистические данные, использованные в переписи населения. В книге К. Полонской приводятся строки из письма Чехова Суворину: «Не знаю, что у меня выйдет, но сделано мною не мало. Хватило бы на три диссертации. Я вставал каждый день в 5 часов утра, ложился поздно и все дни был в сильном напряжении». У Измайлова можно найти ещё одно высказывание Антона Павловича о Сахалине: «Сахалин – это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный и подневольный… Жалею, что я не сентиментален, а то я сказал бы, что в места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение…»

Чехов не раз признавался в письмах, что он чувствует свою вину и вину всей интеллигенции за существование ада сахалинской каторги. Это ощущение вины испытывают и многие персонажи его произведений, под непосредственным влиянием сахалинских впечатлений были написаны рассказы «В ссылке», «Палата № 6».

«Что касается цензуры, – свидетельствует Измайлов о периоде жизни «после Сахалина», – то бесконечных огорчений первой поры Чехов эпохи известности знал немного. Вернее, пожалуй, говорить о том внутреннем гнёте, какой он чувствовал сам, будучи человеком огромного таланта и умной предусмотрительности, подсказывающей, в каком режиме страны он живёт. <…> Наиболее беспокойства доставило ему печатание „Сахалина“, где цензура иногда зачёркивала „целые главы“».

Исподволь рождались непохожие на канон пьес того времени драмы Чехова. Их отличала пронизывающая атмосфера всеобщего неблагополучия, неудовлетворённости обстоятельствами и мечтами об иной, светлой и радостной жизни…

До 1900 года Чехов не смотрел «Дядю Ваню» в Художественном театре и на все просьбы театра создать новую пьесу отвечал отказом под предлогом того, что не видел результата сценического воплощения. И тогда весной театр отправился в Ялту, где лечился больной чахоткой писатель, чтобы показать постановку автору. В Москве шутили: «Гора пошла к Магомету». Знакомые до того лишь издали, труппа и писатель сблизились, подружились, и настал день, когда театр получил листки, густо покрытые бисерным почерком, – «Три сестры».

31 января 1901 года пьеса была сыграна в Художественном театре. Впечатление осталось такое же, как и после «Дяди Вани», смутное. «Критика, – продолжает Измайлов, – старалась это объяснить тем, что всё настроение драмы основано на соединении двух взаимоисключающих мотивов: „надо жить“ и „зачем жить“. „Три сестры“, – читаем мы в рецензии, – это не драма, это поэма, великолепно передающая повесть о том, как скучно и страшно жить „интеллигентным одиночкам“ среди безотрадной обстановки русской провинции… Всё та же исконная чеховская тема».

Подытоживая свой труд, Измайлов пишет: «Чем-то в высшей степени живым и свободным был он, чем-то органически враждебным всяческим теориям. Но старшие собратья преклонились бы пред его спокойным мудрым умом, перед его отвращением к фразе, „медицинскою“ простотою взгляда на вещи, ясною прямотою отношений, честным заявлением, что он не верит там, где не верил. Если бы такие, как он, шли не единицами, а целым поколением, к земле скорее спустилось бы „небо в алмазах“ и стала ближе мечта двух благородных безумцев из „Палаты № 6“ и „Чёрного монаха“».