Еще одна книга, представляющая американскую школу, теперь уже не классической филологии, как в предыдущем случае, а византиистики, историка и писателя Херрин Джудит, ‒ удивительный опыт чтения именно для русскоязычного читателя. Ведь в нашем наборе даже не профессиональных ценностей история Византии присутствует, прежде всего, как империя Комнинов и Палеологов, сообщивших важную роль и преемственность восточно- и южнославянской культуре. В книге американской исследовательницы меньше всего уделено внимание роли Москвы в этих непростых отношениях, что сделает чтение отстраненным и даже смиренным. Например, о болгарах, как главном образе славянства в эпоху средневековья, говорится много как о противной, угрожающей стороне, когда речь заходит об угрозе с Балкан. Читателя, вероятно, позабавит обстоятельное, но оригинальное и непосредственное изложение ортодоксального направления в истории христианства, и также о святых, «живших на столбах», о монахах, раскаявшихся в осуждении отшельниц за то, что они стали отцами незаконных детей...

Конечно, история проходит корректировку, но автор в данном случае не хочет сказать узко не собственной концепции. Вместе с Херрин Джудит мы будем именно искать Византию. Искать повсюду: в остатках оборонительных стен, в Фаросской башне, в мозаиках; в Эпире, Фессалониках, в Никее, в Крыму, но, прежде всего ‒ в Равенне, куда она отправляется как бы вослед Йейтсу, и его «Плаванию в Византию». Византия становится под пером ученой восхитительным образом чуда, возникшим в голове императора Константина Великого, вероятно увлекшегося «близостью воды, игрой солнечных лучей и сверкающей гладью, создающей особый свет…».

С трех сторон окруженный морем, Византий довольно поздно обрел окружные крепостные стены, восхищая путешественников загадочной открытостью вовне. Это не могло не отразиться потом на проектах космических византийских храмов, начиная с константиновской церкви Свв. Апостолов и кончая поздними постройками Эпира, государства-деспотата, давшего отпор крестоносцам благодаря политике династий Комнинов и Ангелов. И один из них, Михаил II, как на острове, обороняющемся от разрушений, возвел церковь Богоматери-Утешительницы.

Великие строители Константинополя, такие, как Юстиниан, Константин V, созиждитель-богоборец, создавали не просто город в камне, а город как образ космоса, света, отчего к нему и потянулись ниточки в пору декаданса и историзма, и тянутся до сих пор, поверх политических и экономических просчетов этого одновременно мощного и эфемерного государства, в котором вкладывались деньги не в предприятия, а в землю и собственность. «Соломон, я превзошел тебя!» ‒ восклицание радости Юстиниана, сумевшего на выжженных участках в центре города после восстания воссоздать площадь Августеум, с главным своим детищем – церковью Св. Софии.

Показать открытость византийцев миру, объединивших своей культурой и объединяющих до сих пор – в еде, церемониях, одежде и нравах целую плеяду мировых держав, ‒ вот, как нам кажется, главная цель автора, скрупулезно нанизывающего в своем повествовании факты и цитаты: «Надеюсь, мне удалось убедить читателя, который добрался вместе со мной до этой страницы, что Византия должна быть избавлена от негативного стереотипа. Выставки византийского искусства в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, на которых были представлены сокровища со всего мира, позволили людям увидеть часть мира, который не имеет современного преемника, но оказал влияние на многих».

И каких бы страниц не касался автор в этой книге, будь то перенос «Птолемеевых таблиц» из Египта или контакты с Крымом после ссылки императора Михаила II и открытие там «греческого огня»; синайской «саги» Юстиниана и Феодоры или концепции царского происхождения власти; влияния монашеских сочинений на открытия Коперника или военных походов полководца, а потом императора Никифора Фоки, ‒ во всем Джудит Херрин представляет, наряду с исторической правдой, тот необходимый эмоциональный феномен, который явлен в культуре и искусстве ромеев, или эллинов, как себя позже стали называть весьма пестрые по крови жители Византии.

Открытость миру и жизни, безусловно, связует Византию с западными средневековыми обществами, о чем можно читать бесконечно в хрониках. Приведем напоследок в пример императора Льва VI¸ прозванного Философом и Мудрым, трижды вдовца и грешника, решившегося на продолжение рода от возлюбленной (уж не отсылка ли к царю Давиду?) и давшему вопреки традиции сыну вновь имя Константин. Так впервые титул «Багрянородный», или «Порфирородный» (хотя Порфира для рожениц уже давно была построена вошел в память потомков, а вместе с ним ‒ византийское сочетание мудрости и пурпурной ауры, за которой стоит и избранность, и траур. Вот тот драгоценный стержень, на котором зиждется уважение к Византии, несмотря на ее трагическую кончину. И в какой-то степени Москва, названная Пушкиным «Порфироносной вдовой», именно в этом образе предстает истиной наследницей империи.

Анастасия Сивицкая