Мудрый берет свое там, где находит. Ника Батхен — человек «из клинически книжных времен», ее литературное местожительство — романтика от Киплинга и Гумилёва до древнейших страниц истории Руси или Святой Земли. Широчайшая география — от Франции до Африки через Американский континент, «с набережных Мойки или Игарки». Глубина древности. Современность не горчит на губах оскоминой, но даже, кажется, способна порождать мифологию в духе древних славян, крымчан или кельтов.

В умении возвышать все, чего касается взгляд и воображение, наверное, кроется один из секретов популярности Батхен: в ее поэзии нет ничего низкого или даже чисто бытового. От рождения наделенная внутренней музыкальностью, Ника рассказывает свои сказочные истории («сочиняю сказки про рыцарей и драконов»), словно бродячий арфист в Элладе или Средневековой Европе. Драма жизни героев становится тем, чем и должна, — песней.

Избыточного, натужного пафоса не найти в текстах «Сердца бури». «Пусть не жмут ботинки, не давит груз, // Закрывает от солнца какой-нибудь серый гусь» («Молитва за любимого») — простая деталь и ироническое «какой-нибудь» уживаются с цветущим миндалем и танцем бабочек, и текст не жмет ни в одной из деталей, пусть они из разных рядов. В иерусалимском борделе на рубеже эпох безымянная прачка, видевшая Христа и тех, кто Его распял, понимает свою роль в вечности в полном соответствии с земным трудом: «Я никто. Ничтожней любой букашки. // Но должен же им кто-то стирать рубашки…» («Прачка»). От порыва «ничтожной букашки» остается полшага до прославления всего земного: «Вот молитва из красной глины, вот молитва из чугуна. // Вот псалом молодой осины, аллилуйя веретена» («Аллилуйя»). Без декламаций, без искусственного нагнетания эмоций, будто сам собой рождается образ святой простоты, святой бедности:

Священник и его жена

Спешат в каморку у вокзала.

Там теплый плед, там хлеб и сало,

И крохи птичьего пшена,

И блик оплавленной свечи,

И черный переплет Псалтыри.

Слова к ненастью не остыли,

И потому молчи…

Молчи.

                        («Повечерие»)

 

Зато в «Сердце бури» есть воодушевление, открытая, непосредственная эмоция, проявленная так естественно, как возникла. В российской поэзии после 1990-х утвердился жанр баллады, накрепко забытый с 1920-х. И немудрено: советской словесности были чужды и страшны необычные случаи, не связанные с разрешенными безопасными темами, а тем более их переживание. Батхен стала одной из тех, кому помог раскрыть горизонты творческой личности этот жанр, позволяющий, по Александру Грину, «искать свое несбывшееся», соединять явное, мистическое и фантастическое. Так в стихотворении «Мимиолет» с точки зрения здравого смысла не могут встретиться «Вася из Таганрога, Айше из Карса», но по законам метафизического поиска «движется в Азию Вася из Таганрога».

То, как поэтическая личность Ники Батхен разворачивается, осуществляется, видно по композиции «Сердца бури»: она построена от интимной лирики через историческую («Крестоносцы у стен Венеции») к балладе («Мститель»).

Экзистенциальная лирика Батхен касается всего, что происходит «В кругу земного шара». Так, и совершенно не случайно, называется первое стихотворение книги.

Бетонный серый еж московской обороны.

Троллейбусный народ… А кто не одинок?

 

Как неожиданно — увидеть одиночество противотанкового ежа. Читатель уже настроен на непривычное, и вот оно в том же тексте подкрепляется типичной для этого автора языковой игрой и парадоксом: «Одним дышать на лад, храня тепло живое, // Другим дышать на лед, оттаивать дотла». В другом месте поэт по-своему переиначивает песню Виктора Белявского «Милая моя» со всем известным рефреном: «Миленький ты мой, // Возьми меня с собой…» Лирическая героиня Батхен не просит взять ее с собой — она сама отправляется в странствие и набирает-выбирает попутчиков.

Чаще других книжных героев появляется на страницах Никиной книги андерсеновский мальчик Кай, которому не повезло получить льдинку в сердце. Еще один нередкий гость — гаммельнский Крысолов со своей дудочкой, уводящий то крыс, то детей. Литературные мифологемы зачастую строятся на боли, а боль порождает ту самую искренность поэтической речи, которая, если основана на прожитом, на личном драматичном опыте, и не может быть не просто лживой — даже нейтральной:

Мы пробуем молчать, неметь, не откликаться,

Дождем перетекать, впотьмах пересекаться —

Пусть пальцы строят речь тропой скороговорки.

Нам нечего беречь — ни зернышка, ни корки…

                        («Разговорная речь»)

 

Ника Батхен из тех поэтов, кто возвращает читателя к непосредственному переживанию человеческих чувств и эмоций через переживания образов культуры. Делает она это очень просто — рассказывает сказки. И вряд ли хоть одна из них есть ложь.

Вера Калмыкова