В издательстве «Никея» вышла очень интересная книга - «Теоэстетика». Это основанные на курсе лекций Александра Филоненко размышления о проблемах современного человека и христианского богословия. Автор – выдающийся современный богослов говорит о точке пересечения красоты, общения и благородности и описывает перспективы одного из самых прогрессивных направлений современного богословия – теоэстетике, или богословии красоты. Но это отнюдь не сугубо специальная книга, интересная лишь профессиональным теологам. Озвучу несколько особо интересных и актуальных для современности идей и концепций автора.

Александр Филоненко с сожалением констатирует «выгорание» красоты в XX веке, когда это понятие исчезло даже из языка и дискурса эстетики. «Красота сегодня отстраняется в сторону посредством понятия «интересное».  Обычно говорят так: в конце концов, красота — это наша субъективная иллюзия, это наша конструкция, это что-то внутри нас. А как только человек думает, что красота — это конструкция, то она перестает быть красотой. В красоте есть простое неотменимое свойство: красота таинственным образом приходит к нам и уходит от нас, когда мы не ждем». Постмодернизм заменил слово «красота» словом «интересное», снимая таким образом с человека ответственность. Однако затем произошла своеобразная «ремиссия», и на защиту красоты неожиданно встала Сьюзен Зонтаг. «Конечно, почти все можно описать как интересное, но все-таки остаются вещи, которые не интересны, а красивы.  Например, закат, говорит она, никак не интересен — он красив; и невозможно  эту  красоту  свести  к  какому-то роду интересности».

Любопытны мысли Александра Семёновича о логике дара, дарения и благодарности в контексте богословия: «Если что-то дарят, то надо быть благодарным. Однако в нашем контексте — контексте богословия общения — в благодарении заложен гораздо более глубокий смысл, связанный с тем, что настоящие дары  и  настоящие  подарки, приходя в нашу жизнь, не хотят быть узнанными  в  качестве  таковых.  В  Японии,  например, считается, что дарить опасно и даже неэтично, потому что дар обязывает другого человека на него отвечать».

В качестве первого признака самоосознания, самоактуализации Филоненко называет ответную реакцию ребёнка на улыбку матери: «Мы просыпаемся и впервые входим в мир в качестве себя самих тогда, когда мы улыбнулись в ответ на материнскую улыбку. Про этот день мы не помним,  но каждая  мать  помнит.  В некотором смысле день рождения нас как личности происходит в тот момент, когда мы понимаем, что внутри этого мира есть тот, кто обращен к нам, и улыбается именно нам. И в один прекрасный день я признаю материнскую улыбку, отвечаю, улыбаясь в ответ».

Отмечает автор и осознанное впервые в XIX веке российскими мыслителями различие цивилизаций России и Европы. «Очевидно, что Европа и Россия — это разные цивилизационные пространства. Для некоторых из этих мыслителей это  было «к  сожалению»,  а  для  некоторых — «к счастью». Причём, что любопытно, и славянофилы и западники равно полагали суть этого различия в особенности христианской традиции".

Интересны размышления Филоненко о антропологии человека, также, конечно, лежащие в рамках христианского богословия. И даже более того – он полагает, что сама антропология, попытка осознания и определения сущности человека коренится в христианской традиции, ибо человек и животные были сотворены по-разному. И предлагает интересный вывод – человек это всё-таки животное, но особое: «человек — это животное, которое в своей жизни знает различение  между  неподлинным  и  подлинным, или  между  обыденным  и  настоящим,  повседневностью и хорошей жизнью. Мы это знаем не теоретически, что очень важно, а применительно к своей собственной жизни. Иными словами, человек — это такое животное, которое знает, как есть, но считает это есть недолжным».

Интересна аргументация автора в пользу христианства в сравнении его с буддизмом, которая, однако, свидетельствует о недостаточном понимании древнейшей восточной традиции: «И  если  для  буддизма,  например,  проблема  лицемерия — это  не  проблема,  потому  что все маски, все лица, все образы иллюзорны, то для Христа, и вслед за Ним для христианства, лицемерие — это  глубочайшая  духовная  проблема, потому что христианство есть традиция лица».

И по-своему забавно и оригинально определение священного устами… Винни-Пуха. «В «Винни-Пухе» есть сюжет, когда Пятачок просит Винни-Пуха о том, о чем надо просить действительно только его. Пятачок обращается к Винни-Пуху как к поэту. В лесу поэт один — Винни-Пух. () Поэтому Пятачок, совершенно по адресу, просит Винни-Пуха: «Винни, ты не можешь найти рифму?» И Винни-Пух отвечает ему, фактически дав определение священного. Он говорит: «Видишь ли, Пятачок, рифма — это такая вещь, которую мы найти не можем. Обычно она нас находит. Но все, что мы можем сделать, это пойти в то место, где она нас может найти». В этом определении действительно все сказано. Во-первых, это констатация того, что такая важная для нас вещь, как рифма, сама нас находит.  Однако недостаточно просто валять дурака в ожидании. Мы должны пойти в то место, где она может нас найти. () Культура — место, в которое человек должен прийти, для того чтобы встретить и ответить, то есть войти в зону религиозного. В этом смысле культура — это преддверие религиозного».

На этом, пожалуй, и закончу краткий обзор избранных тезисов «Теоэстетики» Александра Филоненко и рекомендую разделить со мной радость от чтения этой замечательной книги, по-новому познавая и открывая для себе прекрасное и божественное в человеке и мире.

Гедеон Янг, журналист, публицист